Я с большим интересом слежу за сирийским писателем Халилем Ар-Реззом (ар. خليل الرز). Он достаточно немодный, хотя его роман «Русский квартал» (ар. الحي الروسي) вошёл в короткий список Арабского Букера в 2019 году. Мне безумно нравится, как он пишет — прямо-таки Зощенко на арабском! Смотрела его немногочисленные интервью — говорит он так же прекрасно, как пишет. Мечтаю однажды перевести «Русский квартал», но пока мне не хватит мастерства. Халиль ар-Резз много лет прожил в Москве, прекрасно владеет русским, и вообще очень милый дедушка, мы с ним переписываемся на социальных сетях.

Среди моих фаворитов выделю египетскую писательницу Мираль ат-Тахави (ар. ميرال الطحاوي). У нее превосходный арабский язык и стиль. Сама она преподаватель арабского языка в одном из американских университетов, поэтому на ее романах можно учиться хорошему арабскому. Кроме того, мне очень нравится, что диалоги в ее романах часто написаны не на высоком литературном языке, а на египетском диалекте, что делает речь персонажей живой, приближенной к реальности. Любимый роман — «Бруклин Хайтс» (шорт-лист «Арабского Букера» и медаль Нагиба Махфуза) о египтянке, которая после развода отважилась уехать с восьмилетним сыном в Америку искать счастья в новой стране. В книге много ироничных наблюдений над эмигрантскими общинами разных стран (в том числе и русской), самоиронии и размышлений о призрачной американской мечте.

Вообще эмигрантская тема — одна из центральных в современной арабской литературе. И это понятно: Ближний Восток – турбулентный регион мира с непростой судьбой. Мне нравится иракская писательница Инаам Качачи (ар. انعام كجه جي). Она тоже часто пишет об эмиграции, но ее героини (как правило, из иракских христианских общин) не по своей воле покидают Родину. Иногда в очень преклонном возрасте — в 80 лет, как героиня романа «Выстрел картечью». Эти маленькие картечные ядрышки символизируют разлетевшихся по миру иракцев. Героине, врачу по профессии, буквально анатомически представляется это рассеяние семьи, будто единый организм расчленили и раскидали органы по миру: печень бросили в Канаду, легкие — на Гаити, вены — в воды Персидского Залива, сердце — в Париж. Еще один любопытный роман Качачи — «Американская внучка» о буднях военной переводчицы в Ираке. Главная героиня романа, Зейна, родилась в Ираке, но выросла в Америке. Спустя много лет она возвращается на Родину в качестве переводчика армии США во время вторжения 2003 года. И тут начинаются ее метания: она не может понять, кто она – американка или арабка, имеет ли она моральное право работать на тех, кто вторгся на землю ее предков.
Со студентами НИУ ВШЭ мы обычно читаем роман кувейтского писателя Сауда Сануси (ар. سعود السنعوسي) «Стебель бамбука» (победитель «Арабского Букера» 2013 года), где автор поднимает вопросы кастового общества. Главный герой, незаконнорожденный сын филиппинской служанки и кувейтца, пророс как стебелек бамбука на суровой арабской почве, эдакий экзот. Кто он: мусульманин или католик, араб или филиппинец? Везде — чужой. Роман переведен на 13 языков. Уверена, что его оценили бы и русскоязычные читатели, если бы вышел русский перевод.

С интересом слежу за писателями, которые не только красиво пишут и концептуализируют свое творчество, но и выступают с интересными комментариями в интервью и пабликах.

Например, мне очень импонирует тунисская писательница, лингвист и университетский преподаватель Амира Гнейм (ар. أميرة غنيم), которая все свои романы, написанные изысканнейшей сложной прозой, считает «нарративным проектом», цель которого представить историю Туниса.
Слежу за крайне продуктивным алжирским писателем, живущим в Париже, Васини аль-А‘раджем (ар. واسيني الأعرج), который к тому же ведет авторскую колонку на литературные и актуальные общественные темы в арабских сми и соцсетях.
Люблю слушать ливанского писателя и университетского преподавателя Рашида ад-Да‘ифа (ар. رشيد الضعيف). После этого он и читается совсем по-другому, буквально слышишь, как он это говорит.

Очень мне нравится кувейтская писательница, книгоиздатель и общественный деятель Бусейна аль-‘Иса (ар. بثينة العيسى), которая считает себя «в первую очередь читательницей, а потом уже писательницей». Эта ее нежная любовь к мировой литературе делает романы композиционно понятными и в каком-то смысле легко узнаваемыми.

В целом слежу за новинками от тех, чья проза понравилась стилистически и тем, как подана проблематика. Назову нескольких: иракский писатель Мухсин ар-Рамли (ар. محسن الرملي), тунисский писатель Хабиб ас-Селими (ар. حبيب السالمي), египетский писатель ‘Изз ад-Дин Шукри Фишер (ар. عزالدين شكري فشير).

Моей первой книгой на арабском был сборник рассказов палестинского писателя Гассана Канафани «Земля печального апельсина» (ар.أرض البرتقال الحزين). Канафани пишет очень ясно и просто, но тогда, на третьем курсе, у меня был далеко не блестящий арабский, и мне было очень сложно его читать. Очень сложно и очень грустно. После такого тяжёлого начала последовала пауза длиною в два года. За это время я неплохо подтянула как язык, так и знания о регионе.

К чтению художественной прозы я вернулась только в магистратуре — это был роман Ахмада Мурада «Голубой слон». Его я привезла из поездки в Каир, которая случилась сразу же после первого курса. Нарративная часть этой книги написана на литературном арабском (который является моим основным восточным языком), а диалоги — на египетском диалекте (которого я никогда специально не изучала). Для меня это был особенный опыт — читать на языке, которого ты на самом деле не знаешь. Это похоже на сборку пазла: в твоём распоряжении целый арсенал подсказок — словарь, друзья-египтяне, заимствования из английского языка, наконец, контекст — и ты должен с помощью всего этого воссоздать оригинальную картинку и понять, «что хотел сказать автор».

Это была не одна книга. Наверное, это прозвучит забавно, но ключевой книгой для моего профессионального становления как арабиста я считаю учебник арабского языка за авторством Грачии Микаэловича Габучана, бывшего завкафедрой арабской филологии ИСАА МГУ. Ключевой методической установкой в нашем институте было преподавание арабского языка через терминологию арабской грамматической традиции, а не западного языкознания. То есть мы пытались смотреть на язык глазами самих носителей. Эта установка на дистанцирование от европоцентричного подхода стала для меня в свое время революционным моментом.

Что касается каких-то знаковых литературных текстов, то один выделить сложно. Еще в школьные годы я познакомилась со сказками «1001 ночи» — думаю, это один из базовых текстов арабской культуры. У моего дедушки на стеллажах библиотеки, возвышающихся до самого потолка, стояли четыре тома арабских сказок издания 1986 года. С них и началось мое знакомство с Арабским Востоком. Некоторые эротические подробности меня, конечно, смутили. Но в целом было ощущение чего-то совершенно невероятного, другого типа текста. Это я сейчас могу объяснить в литературоведческих терминах, что у нас распространена кумулятивная сказка, а у арабов — рамочная композиция. Но тогда я понятия не имела о нарратологии, композиционных приемах, обрамленной повести, пришедшей из Индии. Я просто поразилась, что текст может быть устроен иначе. Следующее мое потрясение случилось уже в университете, когда я познакомилась с Кораном — текстом нелинейным, с уникальной композицией. Я долго подступалась к нему, билась как рыба об лёд, читая перевод Крачковского — а это непродуктивный путь для новичков. И понять мне его помогла книга блестящего востоковеда-арабиста, директора Эрмитажа, Михаила Борисовича Пиотровского «Коранические сказания».

Из страноведческого могу особо отметить книгу «Который час в Каире?» журналиста-международника Виктора Кудрявцева, много лет проработавшего в Египте корреспондентом корпункта Советского радио и телевидения. Это не только очерки истории Египта в занимательной форме, но и очерки повседневности. Еще до поездок в арабские страны я узнала из этой книги про быт арабов: штурм автобусов в час-пик, хаотичное дорожное движение, жизнь каирских улочек, хамсин, фелюги, шадуфы и т.п. Особняком стоит забавная история про то, как Насер подшутил над ЦРУ и на их деньги, выделенные «на борьбу с коммунизмом», построил в Каире телевизионную башню с рестораном. Потом судьба меня свела с сыном автора книги, блестящим переводчиком Алексеем Кудрявцевым — мы были коллегами на телеканале RT Arabic.

Тут всё же нужно начать с базы. Как арабист в области современной арабской прозы я выросла на блестящих лекциях и семинарах Валерии Николаевны Кирпиченко. Профессор, доктор наук, переводчик многих знаковых произведений на русский, лично знакомая с выдающимися египетскими писателями, она очень четко, системно и всегда крайне доброжелательно показывала нам, как арабская литература встроена в мировую литературную традицию, как все это красиво написано по-арабски и как это надо бы понимать.

Другим великолепным проводником в мир поэзии и современной арабской критики был Владимир Владимирович Сафронов, который всегда очень тепло относился к студентам и передал свое тонкое, деликатное отношение к арабскому языку.
Что касается моей личной знаковой книги и ее автора — есть у меня такая. Это «Оазис, где заходит солнце» египетского писателя Баха’ Тахира (ар. بهاء طاهر). Она получила первого «Арабского Букера» в 2008 г., мне ее тогда привезли арабские коллеги. Я была впечатлена невероятно, и вот уже много лет читаю и разбираю этот роман со своими магистрантами.

Прозвучит претенциозно, но обычно не я выбираю книги, а книги выбирают меня. Я читаю в основном то, что мне рекомендуют друзья (как арабы, так и арабисты). Не глядя я готова брать три типа литературы: детские книги с красивым оформлением, литературу на диалектах или с их уверенным присутствием, и книги автора, чьё произведение мне однажды понравилось (как было, например, с автором «Голубого слона»).

Мне интересна социально-психологическая проза и семейные саги. В выборе жанровой и нежанровой литературы предпочту скорее т.н. интеллектуальную. Однако литературные критики уже давно говорят о размывании границ между интеллектуальной и массовой литературой, о моде на кросс-жанровость. Мне кажется, таким примером в арабской литературе может быть египтянин Ахмад Мурад.
Что касается книг из серии «беру не глядя», то для меня это книги с образами России и русских в арабской литературе, даже если это эпизодические образы. Мне интересна имагологическая оптика в литературе. Оказалось, русская тема довольно часто звучит в современной арабской литературе. Это, например, автофикшн арабских писателей, которые учились в СССР и описали свое разочарование в идеалах социализма (хотя есть и те, кто до конца остался верен «русской идее»). Русская мафия, религиозное возрождение после распада СССР, радикализация ислама в России, сильная русская женщина — все эти темы то и дело всплывают у современных арабских авторов. Самое любопытное это, конечно, культурные детали, которые подмечают арабы. Наши неизменные майонезные салаты на праздники, мороженое, которые русские могут есть даже зимой, образовательные установки русских матерей — кружки, музыкальная школа, художественная гимнастика и все прочее, чтобы вырастить совершенного человека.  Интересно, что в этих арабских романах мы находим многочисленные отсылки к русской литературе — эпиграфы, цитаты, аллюзии. Русская литература вообще чрезвычайно популярна в арабском мире.

Из арабских романов о России, пожалуй, самым удивительным стал для меня «Файл-42» марокканского писателя Абдель Маджида Сабаты (ар. عبد المجيد سباطة), шорт-лист «Арабского Букера» 2021 года, где фантасмагорически переплетается история Норд-Оста, битцевского маньяка, «русской красавицы» — дочери советского офицера, погибшего на подлодке «Курск», и марокканца, попавшего по ложному обвинению в колонию, где сидит вместе с Ходорковским! И все это в обрамлении многочисленных цитат из русской литературы.

Все беру именно что «глядя»: просматриваю длинные списки, слушаю рекомендации. Хотя нет: вот как раз длинные списки стараюсь как раз не глядя читать. Для понимания тенденций.

Никогда специально не выбирала жанр или определенную тематику. Мне всё интересно. Но если говорить, что именно из прочитанного преобладало, то это исторические романы или даже так — романы на историческую тему.

Для нас — все, что попадает в арабские списки, может показаться экспериментальной прозой. Играют и со структурой, и с отсылками, и с интертекстуальностью.

Другой вопрос, что для них это вполне возможно не в чистом виде экспериментальная проза, а вполне себе следование глобальным тенденциям. Но это отдельный длинный разговор.

Что касается жанров и форм, то члены жюри каждый год стараются обратить внимание на что-то отличное от предыдущего. Отметить писателя-выходца из другой страны или проблематику, которой раньше не было. Например, в Премии Шейха Заида в категории «литература» были в разные годы отмечены и литературная биография, и исследование «третьего места» в Каире, и поэтический сборник. А в «Арабском Букере» лауреатами становились и оманский роман-притча, и ливийский триллер о токсичной маскулинности, и психоделический роман о низах иорданского общества, и полифонический исторический роман, и масштабная полу-документальная биография выдающегося арабского мыслителя.

Перекоса в гендере писателя нет, а вот в проблематике явная тенденция последних лет — поднимать вопросы судьбы женщин на протяжении нескольких поколений, показать как меняется их выбор своего пути и — особенно — рассуждать на тему материнства. Причем это художественно рефлексируется как писательницами-женщинами, так и писателями-мужчинами.

Премии выигрывают, конечно. Но это не потому, что они — женщины. А потому что это — хорошая литература. Например, лауреат этого года Премии Шейха Заида в категории «литература» ливанская писательница Худа Баракат за роман-глубокое исследование трагедии женщины. Ранее в 2019 г Худа Баракат получила «Арабского Букера» за роман в письмах о судьбе эмигрантов.

Кстати, именно фемпроза в чистом своем виде ни разу не удостаивалась первых призов.

На мой взгляд, перекоса нет. В XXI веке женский голос звучит громко и убедительно. И писательницы, конечно же, выигрывают престижные литературные премии. Многих мы обнаружим в коротких и длинных списках того же «Арабского Букера» (и в других литературных премиях). Например, в этом и в прошлом году в шорт-лист премии, состоящий из шести человек, вошли две писательницы.

В 2023 году мужчин и женщин в шорт-листе и вовсе было поровну. Бросается в глаза, что жюри «Арабского Букера» специально старается соблюдать и региональный, и гендерный баланс. В 2023 году журналисты телеканала France 24 спросили в интервью председателя жюри премии, марокканского писателя Мухаммада аль-Ашари: «Это специально так задумано? Вы намеренно продвигаете гендерный паритет?» Тот ответил, что процентное соотношение женщин и мужчин в этом году это, мол, совпадение и что арабские писательницы просто показывают высокий уровень литературного мастерства. Лично я думаю, что жюри «Арабского Букера» все же продвигает т.н. повестку, и не только феминистскую. Мое общее впечатление такое: женский голос сегодня хорошо слышен в литературном арабском пространстве. И потому что действительно женское письмо расцвело, и потому что арабские институции, дающие премии, пытаются быть в тренде.

Конечно, если начать придираться к цифрам по лауреатам, то мы увидим, что премии чаще выигрывают мужчины. Но посмотрите на западные премии: та же ситуация будет с Нобелевской премией, Гонкуровской премией, Международным Букером или премией Сервантеса. Думается, тут нельзя подходить формально, с калькулятором. Главное — не количество, а качество.

Эмигрантская проза, написанная арабами на западных языках, мне интересна не меньше, чем арабская. Она отражает актуальные темы арабской литературы — поиск своей идентичности, столкновение Востока и Запада, конфликт поколений. Безусловно, эмигрантской прозе, переведенной с западных языков, легче пробиться к русскому читателю. Возможно, такое знакомство нашего читателя с арабами и арабской культурой — в несколько адаптированном, вестернизированном варианте — будет хорошим заделом на будущее, на знакомство с произведениями, переведенными с арабского оригинала.

Читаю, но сильно меньше. Потому что основной акцент на арабоязычную. С точки зрения языка. Читаю, главным образом, то, что попадает в информационное поле, вроде Камаля Дауда или Лейли Слимани. Или чтобы сравнить перевод на русский, например, Тахера Бенджеллуна.

Единственное произведение эмигрантской прозы, которое я прочла — это «Пророк» Джебрана Халиля Джебрана. Пока не планирую расширять кругозор в этой области. Мне слишком уж интересен арабский язык.

Жаль, что Библия написана не на арабском! Но если серьёзно, то «Книга песен» Абу-ль-Фараджа аль-Исфахани (Х в.). Помню, в годы бакалавриата, когда мне было грустно, я открывала историю о поэте Тааббата Шарран и заливалась непростительным хохотом на всё общежитие. «Книга песен» состоит из более чем двадцати томов, так что уверена, мне удастся найти в ней что-нибудь не менее искромётное и духоподъёмное, чем рассказ про поэта, несущего гуля под мышкой.

А планшет с подпиской на читательский сервис можно взять? Шутка. Пусть это будет цикл сказок «1001 ночь». Но только полное аннотированное издание со всеми основными редакциями.

Многие отвечают на этот модный сегодня вопрос так: возьму электронную книгу, где будет закачана вся библиотека человечества! Это в идеале. Но если так нельзя, то я бы ответила: «1001 ночь». Там ведь есть всё! Ну или почти всё.